Из будней гальваников...
Я. Ерманок
Вызывает меня как-то начальник к себе и говорит:
- Значит, так! Посмотрел я, как ты работаешь, вроде бы, что-то начинаешь понимать, хотя и недостатков в твоей работе много. Да и то, что ты пока делал - это все текущие дела. Нужно работать на перспективу. Вот ты знаешь…
Я знал. За два месяца работы на заводе понял, что эти слова начальника ничего хорошего не предвещают. Значит, придется опять внедрять что-то новое. Я даже догадывался что, так как разговоры витали вокруг да около. И не ошибся – сказал начальник, что нужно сосредоточиться и довести до ума гальванику.
Был я там, посмотрел на ряды каких-то емкостей, электротехническое оборудование, вентиляцию, почитал кое-какую литературу, но как это уже ржавеющее оборудование запустить – понятия не имел.
Время шло. План мой месячный лежал на столе, и начинать свою карьеру с невыполнения его мне не хотелось. А сроки внедрения гальваники стояли жесткие, испытания нужно было провести в этом месяце.
И я пошел в техотдел. Пришлось оторвать конструктора Николая Григорьевича от любимого занятия – дремоты за письменным столом. Выслушав меня, как мне показалось, внимательно, он по-отечески ответил:
- Ты не мельтеши. Внедряли мы эту гальванику два года, подождет еще несколько месяцев. Вот, должны работника взять туда и технолога. Что мы, сами будем с электролитом возиться?
С чем там нам придется возиться, я не знал, но слова его несколько успокоили. Коль кого-то нет, значит, не только от меня все зависит. Подождем.
Прошло несколько недель. Срок внедрения гальваники благополучно перешел с ноября на декабрь, появился новый план, не менее грандиозный, чем старый, за невыполнение некоторых пунктов которого меня, в общем-то, никто и не ругал. 20% премии, правда, лишили, но Григорьевич успокоил, сказав, что так надо и, сколько ни прыгай, все равно лишат. Так заведено. Я и не переживал особенно.
В один прекрасный день (понедельник), начальник приказал нам с Григорьевичем остаться после совещания у него в кабинете. И заявил:
- Значит, так! Сегодня я принял на работу гальваника. Завтра он выходит и вы, вместе с ним, должны довести до ума гальванику. К началу нового года гальваника должна работать! Все ясно?
Я промолчал, так как ничего мне не было ясно. Григорьевич тоже промолчал, потому что ему все было ясно. Начальник промолчал, потому что все сказал. На том и разошлись.
Как водится, совещание продолжилось в техотделе.
- Что делать будем? – спросил я, когда мы расположились друг против друга и закурили.
Григорьевич, глубоко затянувшись сигаретой, задумчиво выпустил дым вверх и посмотрел в окно. За окном завхоз по прозвищу «Стакан» командовал «губарями», загружающими листья в стоящий рядом самосвал. Вместе со снегом.
- А ничего не будем делать, - наконец ответил Григорьевич, оторвавшись от столь интересного зрелища. – Придет гальваник, сходим, выпишем кислоту, пускай электролит делает. Потом надо заказать в механическом цехе аноды, а то старые заржавели, да их и порастаскали уже. Металла, конечно, нет, нужно будет поднять вопрос на следующем совещании. Ты что сегодня после работы планируешь? Зарплата, вроде бы? – перешел он к более насущным вопросам.
- Григорьич, так начальник же меня съест до следующего понедельника. Ты же знаешь, что каждый день будет спрашивать, - попробовал вернуть я разговор в рабочее русло.
-Вот ты ему и доложи, что электролит делаем. А это, как минимум – неделя. Да и гальваника еще не видели. Может, он через неделю уволится. Или запьет. Так как насчет вечера?
Но – делу время. Гальваник наш оказался женщиной. Молодой, симпатичной - и это некоторый отпечаток на наши отношения наложило. Как-то неудобно возлагать на нее двадцатилитровые бутыли с кислотой. Пришлось выделять ей в помощники слесаря, да и самому заглядывать в гальванику почаще. И работа закипела. Специалистом она была неплохим, дело свое знала, так как раньше работала на каком-то заводе в гальваническом цехе. Ее практический опыт по отладке технологических процессов помог больше, чем все методические указания и книжки, которые я изучил к тому времени. Гальваника – дело тонкое, как сказал бы Сухов.
Не прошло и двух недель, как мы выдали «на-гора» первую отремонтированную деталь. Старый год доживал последние деньки, но мы успели. Так что можно было поздравить себя с заслуженной победой. Поздравили, куда ж денешься-то.
Дальше уже – дело техники. Мы намечали к обработке новые детали, Григорьевич готовил техпроцесс, Валя – так звали гальваника, все это дело доводила до ума. Так и утвердилось. Но ненадолго.
Через месяц после этого торжественного момента Валя не вышла на работу. Появилась спустя несколько дней, с синяком под глазом. Простили, деваться было некуда. Гальваника – процесс непрерывный. Несколько дней постоит – опять нужно все отлаживать. Мороки много.
Остальное и так понятно. В конце концов, ее уволили, так как все равно толку не было. А жаль. Если бы не ее исчезновения, работали бы мы нормально. Не она у нас училась, а мы у нее, и хлопот с ней было по работе немного – все сама делала. Но – не судьба.
Начали спешно искать замену, а пока понемногу поддерживали рабочее состояние гальваники с помощью технолога механического цеха, Алексея Филипповича, моего будущего соседа и главного вдохновителя при ремонте квартиры. Но у него своей работы хватало, нужен был постоянный человек. И замена нашлась. Видимо, настолько понравилась начальнику завода наша работа, что у нас появился не только гальваник, но и был принят технолог, в обязанности которому вменили заниматься первым делом только гальваникой.
Легче нам не стало. Скорее, наоборот. Это было не с Валей работать. Гальваник ничего не знал, технолог, который, как оказалось, устроился на эту работу только потому, что откуда-то его уволили за профнепригодность и строптивый характер, не только ничего не знал, но и качал права, постоянно всем жаловался на свои трудности, да и надоедал своими претензиями то к техотделу, то к отделу главного механика.
Мы несколько приуныли, и заниматься дальнейшим развитием гальванического отделения не хотелось. Бегал этот технолог почти каждый день жаловаться на нас начальнику, искал причины и отговорки, понимая, что иначе ему влетит первому. Нас вызывали, собирали, ругали, но дело не двигалось. И мы решили все потихоньку спустить на тормозах. В конце концов, ему поручили, зарплату он получает, пусть и разбирается сам. У меня и своих забот было выше головы. А когда их не было у главного механика? И мы стали прикидываться, образно говоря, «шлангами». Зачем разбираться, если в итоге тебя все равно сделают крайним? Давно замечено, что ругают, как правило, того, кто работает и что-то знает. А что толку ругать бездельника и неумеху? Все равно ведь дело не сдвинется.
Так продолжалось месяца два. Но всему приходит конец, хотя в данном случае технолог сам себе и нам помог. Я говорил, что был он человеком довольно склочным и вечно жаловался на свою тяжелую жизнь. Вот и в этот раз, придя на работу в понедельник, я увидел его, несущегося на всех парах в нашу сторону. Через пару минут запыхавшийся Василий Петрович – назовем его так - ворвался в кабинет.
- Все, больше я это безобразие терпеть не намерен! – даже не поздоровавшись, прямо с порога, закричал он. Ты представляешь?
Я еще ничего не представлял. Я сидел за столом и просматривал наряд-заказы. Был конец месяца, и бумажной волокиты хватало.
- Нет, ты представляешь? – приблизился Василий Петрович ко мне и затряс от возмущения руками.
- Что я представлять должен? – пришлось поднять мне голову и ответить вопросом на вопрос.
- Нет, ты представь только, - всплеснул руками Василий Петрович, усаживаясь напротив. -Захожу я утром в гальванику, а там, на полу, лежит дохлая крыса. Вот такая.
И он развел руки где-то примерно на полметра друг от друга.
- Ну и что? – спросил я, не понимая, в чем суть такого возмущения.
Крысами нас было не удивить. Цеха старые, построенные еще, как у нас говорили, «за польским часом», и стояло там раньше какое-то польское конное войско. Но построены здания были настолько добротно, из сплошного бетона и пустотелого красного кирпича, что и по сей день стоят. То есть, колонны были вылиты из бетона, как мне говорили старожилы, по какому-то американскому методу, и настолько точно, что я, когда кранбалку монтировал, разметку колонн делал не нивелиром, а прямо от стены.
Так что крыс тут хватало. И попадались такие экземпляры, что неудивительно было, что кошачьего поголовья я вблизи завода не видел. Сбежали, наверное, от греха подальше. Но связи с кошками и крысами в словах технолога я еще не нашел.
- Нет, ты что, не понимаешь? – Технолог от возмущения вскочил со стула, и, казалось, готов был наброситься на меня с кулаками. - Там же крысы дохнут!
- Ну и пусть дохнут. Тебе-то что? Жалко их, что ли?
Я еще не понял ничего.
- При чем тут крысы? Я тебе что, про крыс рассказываю? – возмущению Петровича не было предела.
- А про кого еще? – я тоже стал закипать. Тут работы невпроворот, а этот псих с утра пришел настроение портить. Да еще перед совещанием.
- Я про себя тебе рассказываю, - наконец выдал что-то вразумительное технолог. - Там крысы дохнут, а я каждый день в гальванике сижу, как подопытный кролик! А мне даже молоко за вредность не дают!
Наконец-то я понял. И уточнил:
- Как подопытная крыса!
- Тебе смешно, да? Вы тут все заодно против меня, да? Ну, я вам еще покажу. Вы у меня еще за все ответите!
И технолог, хлопнув на прощанье дверями, умчался.
Ну и дела. Я закурил сигарету, чтобы немного успокоиться. Ни о какой работе речи уже ни шло. Тем более, что я догадывался, куда побежал этот ненормальный. И потому набрал номер телефона техотдела. Трубку поднял Николай Григорьевич.
- Привет, Григорьич, - поздоровался я. К тебе технолог не добежал?
- Да не видно пока, - ответил тот. А что случилось?
- Буду идти на совещание - загляну. Мне сейчас подготовиться нужно. А ты уйди куда-нибудь из кабинета, чтобы настроение себе не портить, - решил я предупредить товарища.
- Ладно, уйду, - не стал расспрашивать конструктор. Мы с ним понимали друг друга с полуслова. В отличие от технолога...
Совещание у начальника у нас на заводе было по понедельникам. Мероприятие не очень приятное, потому что приходилось сидеть по полтора-два часа, отчитываться, слушать ценные указания и, как правило, ругаться. Претензии у производственников были всегда, что-то постоянно выходило из строя, но с этим можно еще мириться. Выводило из себя то, что часто претензии были необоснованными. Просто свои какие-то огрехи с планом сваливались на службу главного механика, чтобы отвести удар от себя.
Поначалу я отбивался, как мог, но это только усугубляло положение. Подключались и остальные, а так как я был молодой и неопытный, то происходило форменное избиение младенца. Но длилось это недолго.
Восстановить истину после совещания удавалось не часто. После драки, как говорят, кулаками не машут. И я сам стал искать компромат. Вчера сломался стенд для обкатки? Почему? Как эксплуатировали? Энергетик – рапорт. Акт о неправильной эксплуатации с подписью ответственного лица. Это подействовало. И уже через полгода претензии стали обоснованными. Так и трудились. Хотя ругани, конечно, хватало...
Времени оставалось в обрез и я, собрав бумаги, направился в здание заводоуправления. Зашел в техотдел и коротко рассказал Григорьевичу об утренней стычке с технологом. И мы направились в приемную. Обычно все собирались перед кабинетом и потом около десяти часов вместе заходили и рассаживались по своим местам.
Стоим, переговариваемся, шутим с плановиками. Открывается дверь и входит взъерошенный Василий Петрович. Его тоже приглашали, чтобы лично докладывал о том, как движутся дела в гальванике. Ответственный товарищ, как говорится. Смотрю, а у него в руках кулек из газеты с чем-то завернутым. Довольно объемистым, судя по виду. Меня осенило.
- Григорьич, сегодня что-то будет, - прошептал я, и в это время секретарша пригласила всех в кабинет...
Сидим мы все на своих определенных местах.Так было заведено давно, так привыкли. Я, как всегда, рядом с Григорьевичем, а технолог, так как только недавно устроился на работу, места определенного еще не приобрел и присаживался на свободное. Чем вносил некоторую сумятицу в наш спаянный коллектив. Или споенный? Это я, конечно, утрирую. Коллектив был дружный, веселый, праздники и другие мероприятия у нас проходили с большим подъемом. Впрочем, в то время везде так было. И это отнюдь не мешало работе. Скорее, наоборот.
Сидим мы с Григорьевичем, а Василий Петрович - напротив. Газетку на колени примостил, рукой ее придерживает и ерзает все на своем месте, ерзает. Никак ему не терпится выступить. А отчеты у нас тоже, как и места, в определенной последовательности. Сначала начальники цехов со своими проблемами, потом службы, потом приглашенные, потом главный инженер и начальник снабжения, потом разбор полетов начальником завода, постановка задач и так далее. Это в идеале. Бывало, конечно, что все совещание проходило под флагом какой-нибудь проблемы, чаще всего с выполнением плана. Тогда все крутилось вокруг этого, возвращаясь снова и снова к какому-то, не решаемому, вопросу, и сценарий нарушался. Начиналась импровизация. Но встать, и выступить без вызова начальника было невозможно. Василий Петрович это знал. Потому и ерзал. А мы ждали развязки. Остальные ни о чем не догадывались.
И вот, этот миг настал. Поговорив о том, о сем, начальник сказал что-то вроде: «А теперь послушаем начальника транспортного цеха» и дал слово технологу. Он-то и обычно говорил громко и возмущенно, а здесь, от долго кипящих в груди слов, от желания вывалить на кого-нибудь свое искреннее возмущение всем происходящим, от уверенности, что все против него, Петрович вообще вообразил себя Дон Кихотом, борющимся с ненавистными ему мельницами, и потерял полностью контроль над собой. Да еще и чувство того, что он прав на все 100%, и нельзя так обращаться с людьми, которых на этом заводе даже за крыс не считают, придало ему смелости. И он, пройдя к столу, швырнул сверток на стол перед носом начальника и возмущенно воскликнул:
- Вот, полюбуйтесь, товарищ начальник, как у вас на заводе относятся к инженерам!
Начальник откинулся в кресле и произнес с подозрением:
- Что это вы притащили, Василий Петрович? Это из гальваники?
- Из гальваники, из гальваники, - передернулся Василий Петрович и судорожно принялся разворачивать газету.
Завернул он свой трофей основательно. Если не ошибаюсь, в полный комплект «Литературной газеты». И, желая быстрее освободить то, что было в нее завернуто и еще для прочности несколько раз перевязано изолентой, принялся прямо на столе рвать бумагу на куски и разворачивать ее, как рулон с обоями. В конце концов, дойдя до конца рулона, он дернул за край и освобожденная крыса (а это была она!) упала начальнику на колени.
Сзади начальника было окно. И весь подоконник был уставлен горшками с цветами, среди которых были и кактусы. Их разводила секретарша с одобрения начальника. Он увлекался фотографией и иногда создавал из этих горшков очень хорошие пейзажи. Или икебаны, не знаю точно, как это называется. Фотографии, одним словом.
Естественно, первой реакцией начальника, не привыкшего видеть на своих коленях вместо секр… (вычеркнуто цензурой) крысу, да еще и не знающего, что она дохлая, было резкое движение назад. Вскочив с кресла, он успел отбросить крысу на стол, да так ловко, что, перелетев через его стол, крыса упала на приставной, за которым сидели главный бухгалтер, старший инженер ОТиЗ, инспектор по кадрам и еще некоторые лица, особо приближенные к импер…, пардон, начальнику завода. Все – женщины.
Начальник отпрянул назад, женщины, увидев перед собой крысу с оскаленной мордой величиной с небольшого волка, с криком бросились из-за стола, а остальные, сидевшие на стульях вдоль стены, вскочили с мест. И даже мы с Николаем Григорьевичем, знавшие о том, что в свертке из «Литературной газеты» лежала дохлая крыса, от неожиданности опешили от такой картины.
Раздался рев начальника. Это, наконец, его мягкое место наткнулось на кактусы, столь любовно выращенные его же люб...(вычеркнуто цензурой) секретаршей.
Все это происходило одновременно. Ревущий начальник, метающиеся по кабинету женщины, падающие стулья… Толпящиеся вдоль стены, ничего не понимающие, руководящие работники завода. А посреди всего этого бедлама, как Робеспьер со знаменем в руках, стоял неизвестно каким образом подхвативший крысу Василий Петрович, и, высоко подняв ее над головой, перекрикивая всех, кричал:
- Смотрите! Смотрите все! Она сдохла на моем рабочем месте! А мне даже молоко не дают! Вы мне все за это ответите!
По его словам выходило, что мы ответим за сдохшую крысу. Но я-то уже утром разобрался...
- Вон! – закричал отревевший свое, похожее на рев лося-самца в брачный период возмущение начальник. Что б ноги твоей больше не было! И крысу свою забирай, чтоб я ее больше не видел!
Слова его были ненамного тише, чем недавний рев, и от них последние горшки попадали с подоконника. Кстати, потом я их долго на нем не видел. То ли начальник на будущее предостерегся, то ли видеть их больше не мог из-за «приятных» воспоминаний, но на несколько месяцев они исчезли. Секретарша, правда, не исчезла, хотя и ходила некоторое время с красными глазами. Видимо, колючки в одном месте у начальника мешали ей исполнять свои профессиональные обязанности. Хотя непонятно, почему... Ну да, ладно.
От этих слов и женского визга и мертвый бы в гробу перевернулся, что уж говорить о взбудораженном еще с утра технологе. Видимо, до него что-то начало доходить, что-то не очень хорошее. Но так сразу остановиться он не мог. А может быть, от сверхвозбуждения потерял ориентацию и не соображал, где выход. Во всяком случае, с крысой в руке он и сам стал, как крыса, метаться по кабинету, натыкаясь то на одного, то на другого. Чем еще больше провоцировал крики женщин и ругань мужчин. В общем, тысяча и одна ночь. Содом и Гоморра. Или что там еще? Последний день Помпеи?
Наконец, стало потише. Устали, однако. Начальник плюхнулся в кресло, снова взвыл, но потом осторожно опустился. Женщины столпились в дальнем углу, мужчины расселись кто где. И только Василий Петрович, бормоча себе под нос: «Ладно, вы у меня еще попляшете. Это вещественное доказательство. Я с ним в министерство поеду» и что-то еще, пытался завернуть дрожащими руками бедную крысу в разорванную «Литературную газету». Никто ему не мешал, вместо Содома и Гоморры кабинет превратился в финальную сцену бессмертной поэмы Н.В. Гоголя «Ревизор». Все ждали занавеса.
Наконец, не доведя дело до конца, Василий Петрович кое-как перекрутил бумагу несколько раз вокруг бездыханного тела и, не справившись со свисающим почти до пола хвостом бедного животного, покинул поле битвы. Судя по воплю секретарши в приемной, хвост свое черное дело сделал.
Народ начал потихоньку шевелиться. Раздались голоса: «Ничего себе, шуточки, так и в психушку можно попасть». Кто-то нервно хихикнул. А когда начальник, неловко повернувшись в кресле, ойкнул, сначала один, потом второй, а через мгновение и все залились таким смехом и всхлипываниями, что ни о каком продолжении совещания не могло быть и речи. Стоило кому-нибудь сказать «А...» или показать в сторону кого-нибудь из присутствующих, как нервный смех снова овладевал ответственными работниками. Пока начальник, ойкающий сквозь смех, что вызывало новую волну, в изнеможении не махнул рукой на дверь и не произнес: «Все свободны». Кто-то еще добавил: «Вместе с крысой», аудитория опять взорвалась, хотя больше вроде и некуда было, и все разошлись.
Больше мы Василия Петровича не видели. Я даже не знаю, когда он приходил за расчетом, когда забирал трудовую книжку, да и приходил ли вообще на завод. С истории этой смеялись еще очень долго, особенно в заводоуправлении. Дело дошло до того, что собираться на совещание в кабинете начальника было первое время невозможно, перешли в кабинет главного инженера, но и там улыбались, глядя друг на друга. Как-то даже сплотила она немного коллектив, эта история. А мы с Николаем Григорьевичем решили, что не повезло технологу у нас по одной простой причине: не сумел правильно влиться. Не с того начал. Лучше бы меня спросил.
[Скачать]
